СТАЛИНСКАЯ ВОЙНА

/…/ Публикуемые материалы – о войне, оба они исходят от людей, имевших к ней самое прямое отношение. Один из них в годы войны был верховным главнокомандующим экспедиционными войсками союзников в Европе, второй – добровольцем под Москвой. Затем один стал президентом США, другой примерно в это же время – политзаключенным. Политическая карьера одного окончилась в 1961 году, с другого годом раньше сняли судимость.

Итак, война и ее герои глазами современников.

Выкристаллизовавшаяся из прочих форм военная профессия повсюду воспринималась одной из ипостасей мужской доблести.

Могучая мать-статистика приводит нам длинный список войн и их жертв. Но всё та же статистика вытирает нам слезы и утешает нас в печали по поводу этих жертв: человечество не убыло, и земля не знает мест, запустелых от войн.

Мы вполне можем сочинить гимн во славу войны как средства прогресса человечества.

В опровержение этого тезиса мало помогает нам христианская мораль, которая, отвечая на вопрос, почему возникают войны, поясняет, что это наказание за грехи: грехи тоже великолепно приумножались.

Как это явствует из истории, войны способствовали бурному развитию производительных сил, науки, техники, медицины.

Наряду с эпидемиями, революциями и бунтами, абортами и противозачаточными средствами, войны участвовали в процессах, которые в растениеводстве получили название «прополка» и «прореживание».

На фоне этих достижений величайшие бедствия, которые несла война, - миллионы погибших и калек, невыносимые страдания народа, разрушение городов и цивилизаций, уничтожение памятников культуры (искусство, музеи, книги и т.д.) – всё это воспринимается не более, как частные случаи…

Войны, как известно, затевали всегда правители. Во взаимосвязях между государствами порой возникали какие-то действия, которые побуждали начать войну. Если таковых под рукой не было, то их попросту создавали, так как подлинные причины были внутренние.

На заре истории войны происходили для захвата пленных (рабов), имущества, территорий. В качестве нюансов служили превентивная защита, жажда славы триумфаторов и зависть к чужим успехам. В более цивилизованные времена к этим причинам добавились рост государственного имущества, передел земли, захват рынка, различные идейные, политико-религиозные, национальные, социальные мотивы, а также амбициозные, связанные с историческим наследием предыдущих войн.

Отдельно надо выделить еще два фактора.

Внутреннее состояние государственного организма, в котором набирало инерцию действие центробежных сил. Война в этом случае должна была служить средством сбалансирования сил центростремительных.

И, наконец, создание военной профессии, армии, военной промышленности, накопление оружия поневоле ведет к атмосфере риска войны, подобно тому как заболоченность, загрязнение вод создают риск эпидемий. Накопление материальных объемов требует рано или поздно, чтобы они были пущены в оборот, а образование армии профессионалов – их проверки в действии.

Вторая мировая война дала наглядное доказательство тому, что даже опыт поражения не помеха прогрессу.

Прогресс войны в наше время сделал то, что не могли сделать идейные и моральные соображения, - поставил человечество перед необходимостью «нового мышления». Но это относится к проблемам будущей войны. А наша тема – Великая Отечественная война, о которой справедливо сказано, что в сознании нашего народа она остается главным событием всего ХХ века.

С тех пор как образовался конгломерат «советский народ», он жил всегда с сознанием обреченности на войну. Но обычных причин возникновения войны у нашей страны не было (передел земли, захват рынков, мировая конкуренция…)

Были у нас основания для имперских амбиций – потеря территорий имперской России. Но они если были, то только в зародыше. Они не были подкреплены идеологически (интернационализм) и экономически. Не стояла также перед нами проблема перенаселенности.

Но с самого начала существования советского государства перед ним стояли две задачи: превентивная защита и идеологическая миссия, то есть поддержка военными силами ожидаемой мировой революции.

Образовавшаяся вторая система сразу оказалась в окружении враждебных чужих сил, которые имели все основания желать исчезновения того социально-политического государственного монстра, каким являлась социалистическая Россия.

Представим, что на какой-то остров высадилась респектабельная цивилизованная компания, которая купается в море, загорает на песке, потребляет прохладительные напитки, слушает музыку и смотрит видики, - и вдруг узнает, что на соседнем острове, оказывается, обитает какое-то племя людоедов-оглоедов, ведущее совсем другой образ жизни: всё швыряет и ломает, оглашает воздух дикими воплями, бьет в свои тамтамы, таскает друг друга за волосы, вымазывает всех в грязи и под конец завершает свою оргию тем, что кого-то из ближних поджаривает на костре и съедает. Респектабельным ни на каком духу не нужны оглоеды вместе со всем их островом. Но гулять и отдыхать, зная о таком соседстве…

Людоеды были заняты собственными делами и были настолько слабы, что и не помышляли о чужом острове. Они могли лишь опасаться соседнего острова, поскольку сильно не нравились тем островитянам.

Пока совстрана занималась внутренним самопожиранием, тот мир развивался по своим реалистическим законам. Вместо того чтобы объединить все цивилизованные силы против нецивилизованных дикарей, они разодрались во внутренних противоречиях, и цивилизованный мир разделился на агрессоров и неагрессоров.

При всех своих запросах и аппетитах неагрессоры, как водобоязнью, страдали боязнью войны. Или потому, что они жили очень уютно, или потому, что они не болели перенаселенностью, или по другим причинам, или по всем причинам вместе, - они сами ни за что не хотели воевать. Этим, думается, и объясняется вся их странная политика, похожая на игру в прятки.

Агрессоры, напротив, от войны не устали, мечтали погреметь сапогами, а заодно проредить и свое, и чужое человечество.

Бравый кот передового отряда империалистов жаждал проглотить и мышь-агрессора, и крысу-людоеда. Только толком еще не знал, с какого боку начинать.

Профессиональная часть нашей армии была еще слишком малочисленна, чтобы делать погоду. Также не имели существенного значения вооружение и военная промышленность. Но развивающаяся государственная структура требовала для своего оправдания и психологических мотивировок.

Ожидание мировой революции и построение социалистического рая с течением времени всё более и более утрачивали свою моральную способность, поэтому необходимо было их подкрепить авторитетом войны. С одной стороны, внедрялся в народное сознание психологический мотив: «Лишь бы не было войны…», примирявший нашу готовность терпеть лишения – с бесконечными лишениями, а с другой стороны, - по мере увеличения поколений, не знавших войны, - стал преобладать иной психологический мотив – постоянная угроза войны и в конце концов ее неминуемость.

Главным в нашей государственной структуре оказалась высочайшая мобилизационная способность. И в этих условиях угроза войны была, наверное, единственным психологическим мотивом, сохраняющим свою действенность.

Можно, пожалуй, с уверенностью сказать, что наше государство войны не хотело и к ней не готовилось. Не хотело, потому что войны боялось, было слабым и в силу своей слабости готовиться к войне по-настоящему не могло.

Всё, что у него делалось, было связано не с войной, а лишь с угрозой войны. В песнях мы пели:

«Если завтра война…».

Но фактически мы не готовы были к войне ни сегодня, ни завтра.

Вот пример. Финская война показала, что наша молодежь не умеет ходить на лыжах. Срочно объявили: молодежь научить ходить на лыжах. Обязали всех студентов сдавать нормы по лыжам. Без этого не будет зачета, а без него не допустят к экзаменам. Но вместо того чтобы учить лыжам, сразу заставляли сдавать зачетную норму. Всякими правдами и неправдами студенты зачеты сдали. Но на лыжах ходить так и не научились.

Другой пример. В ИФЛИ была военная кафедра, которая отнимала много времени и сил. Учили наизусть разные БУПы (боевой устав пехоты), учили даже разбирать и собирать винтовку или пулемет. Но за два года, можно сказать, ни разу не сводили нас на стрельбище.

А сами студенты – а ведь они считали, что будут участвовать в войне, писали стихи о том, как они «умрут в боях»!.. - кто из них подумал обзавестись военной профессией или хоть как-то подготовиться к ремеслу солдата… Полагали, что шапками закидают, что ли…

Гитлер же, который думал о реальной войне, к этой войне реально готовил весь немецкий народ.

Но в то же время психологический мотив угрозы войны был Сталину необходим – других мотивов просто уже не было.

Наша идеология была уже вся повернута в сторону войны. В сторону войны была также повернута и вся хозяйственная деятельность.

В то время как немецкая военная машина действовала вовсю – строила армию, строила танки, самолеты, бронемашины, изготовляла снаряды, автоматы, пулеметы, - мы были еще только на дальних подступах к военному строительству: в лучшем случае насыпали насыпь для будущей дороги, рыли котлованы для фундаментов будущих заводов…

Между тем мировые события развивались стремительно. Мир подходил к войне.

Для нас такое развитие, конечно, оказалось внезапным. Готовыми к войне у нас были только военные лозунги. Наши «ворошиловские килограммы» существовали лишь на бумаге.

Развив блистательно мобилизационную способность, организовать правильно ее мы так и не сумели. Не смогли этому научиться даже во время войны.

КПД любой нашей деятельности всегда оставался очень низким. Повсюду у нас толчея, неурядицы, несостыкованность и тому подобное. Все грандиозные достижения наших планов и рапортов в действительности всегда надо было делить на какой-то коэффициент. Многое уходило в песок, в туфту, в разгонку воздуха, в производство ничего. Затраты усилий имели неадекватные результаты.

Какой был перед нашей страной выбор? Включиться в движение сил, противостоящих агрессору, нанести превентивный удар, пока агрессор был еще слаб? Держать строгий нейтралитет, уйти в глухую оборону?…

Чтобы ход войны более или менее соответствовал нашим военным лозунгам, оба эти варианта более соответствовали логике нашей истории, чем та война, которую мы получили.

Существует два объяснения той войны, которую мы имели в действительности.

Первое – официальная точка зрения победителя. Союзников мы не имели. Будущий военный союзник был вероломным врагом, который хотел втянуть нас в пучину войны, заставить таскать каштаны из огня для себя, а самому быть в стороне, чтобы выйти единственным победителем, который будет диктовать свою волю. Разгадав эти хитрости, мы заключили соглашение с агрессором, оттянули сроки войны, сумели активизировать превентивные меры, которые мы предпринимали еще до мировой войны, - расчистка армии от врагов, расчистка тыла от врагов, перевод промышленности на военные рельсы, отвоевание границ безопасности и т.д. Для окончательной перестройки у нас не хватило времени, но тем не менее передышка дала возможность развернуться задействованной инерции потенциала (передышка дала нам время, чтобы поставить паровоз войны на рельсы и толкнуть его, и хотя не дали времени, чтобы паровоз доехал до места, но он уже тронулся, он уже двинулся, он уже д о е д е т!). И настолько нам был дорог каждый час передышки, что мы ради него должны были рисковать даже внезапностью удара. Враг оказался вероломным другом, нанес нам внезапный удар, которым свел на нет нашу многолетнюю готовность к войне. К войне мы готовились, но всё же недостаточно для такого мощного врага, мобилизовавшего ресурсы всей Европы. Поэтому начальный период для нас был неудачным и мы понесли большие потери, но в итоге всё оказалось о*кей – паровоз благодаря гениальному предвидению наконец доехал и принес нам победу. В результате мы оказались главными победителями и смогли миру диктовать свою волю. А насчет обильных жертв – «приятно и радостно знать…»

Вторая версия – критическая. Сталин разрушил нашу армию, нанес кадрам ощутимый урон. Сталин проявил непонятную слепоту и излишнюю доверчивость к Гитлеру, не внял предупреждениям героических разведчиков, считая эти предупреждения провокационными. Сталин проявил малодушие и растерянность в начале войны, оказался парализованным, его чуть ли не силой заставили возглавить оборону, потому что его имя было объединяющим знаменем. Благодаря этим просчетам мы понесли в начале войны огромный материальный ущерб, сведший на нет нашу многолетнюю готовность – а к войне мы были готовы. Сталин и в ходе войны допускал просчеты и ошибки, и всем этим объясняется наши огромные жертвы. Но партия, но народ, но наш строй все-таки выстояли, проявили невиданный героизм, и в итоге одержали заслуженную победу.

Дополнение сюда: Сталин в первый период был некомпетентен, был нетерпим к мнению других, никого не слушал, потом он всё же кое-чему научился, стал разбираться и принимать правильные решения, стал доверять больше мнениям военачальников и даже поступать согласно этим мнениям, хотя сам придерживался других.

Новые вариации. К войне мы не были готовы. Сталин правильно поступил, отказавшись от превентивного удара, ибо армия не имела достаточно вооружений, не обладала превосходством, и такая армия в атаке понесла бы неизмеримо больше потерь, чем обороняясь.

Неудачи начального периода объясняются еще и тем, что Сталин не угадал направления главного удара (вариант: весь генштаб, а не только Сталин, не угадал, не сосредоточил на этом направлении основной силы).

Я готов предложить иную версию, которая вызревала во мне давно и по мере появления новых материалов находила всё больше подтверждений.

Весь ход войны объясняется не просчетами и ошибками, не странной слепотой и т.д., а тем, что Сталина вел такую войну, какая ему была нужна и какую позволили ему реальные возможности страны для выполнения его сверхзадачи.

Сталин вышел победителем и получил тот итог, который ему был нужен. И не вопреки, а благодаря своей политике, своим расчетам. Сталин укрепил свою личную безраздельную власть. Сталин получил мощную военную сверхдержаву, диктующую миру свою волю. Сталин удовлетворил ее имперские амбиции, не только возвратив многие отторгнутые от российской империи земли, но и получив в свое полное вассальное владение ряд территорий, России никогда не принадлежавших. И надо отметить, что такое положение России вызвало сочувствие многих бывших врагов большевиков. Вспомним, как заходилось от восторга сердце у сладкоречивого Шульгина.

Сталин мог вполне сказать, довольно посмеиваясь в усы:

«Я больше, чем Ленин. Я больше, чем любой русский царь…»

В истории России был такой казус, когда гвардейцы, подхватив под руки испуганную, чуть ли не в обмороке, претендентшу, тащили ее на царский престол. Трудно представить, чтобы Сталин, хоть на день, оказался в подобной ситуации…

Многие годы Сталин успешно проводил политику «прореживания» своего населения. Этим путем он решал многие государственные задачи: где брать рабочую силу для освоения глухих окраин; как решать проблему занятости населения, обеспечения его жильем, одеждой, продуктами… Война, разрушившая массу городов, деревень, домов, снова остро поставила проблему прореживания. Так что у него были все основания жертв не жалеть.

Представьте, если бы вся эта огромная армия одетых в гимнастерки людей уцелела и возвратилась, украшенная знаками побед, требуя себе вознаграждения, теплых местечек и тому подобное…

А для восстановления разрушенного гораздо целесообразней было использовать немецких и японских пленных.

У нас не было монархической формы правления, а была самая демократическая конституция. И вот для такой «демократической монархии» после войны мы получили очень удобную структуру населения.

В основном, прореженным оказалось мужское население. Каждому уцелевшему мужику можно было дать какое-то командное местечко, водки от пуза и десяток баб на рыло. А из женщин, которыми заполнили производства, учреждения, советы, очень удобно было формировать послушные коллективы:

«Давайте скорей голосовать, а то некогда, надо домой бежать!…».

Вспомните недавнюю практику, как женские коллективы охотно за отгулы шли на базы, в народные дружины, в народный контроль, и как трудно в таких коллективах мужчинам было отстаивать свою самостоятельность. Зато и командовать такими ретивыми было очень легко. Посмотрите, какое неудобство создалось в наше время, когда состав населения выпрямился, и как много мужиков – не женщин! – ринулось в демократию, в политику…

Если бы война не была столь разрушительной, разве удалось бы вновь развернуть с такой мощью психологический козырь для народного долготерпения:

«Лишь бы не было войны…»

И, наконец, еще одно немаловажное обстоятельство. Внутренняя политика людоедства, потоки крови своих сограждан, пролитые правителями, становилось всё труднее скрывать. Труднее становилось тишить боль незаживающих ран… И разве это не гениально придумано – залить эту кровь еще большими, всеохватными потоками крови и переложить ответственность на чужих, на немцев, направить гнев народа в их сторону.

Когда на сессии российского парламента поставили вопрос о компенсациях тем немногим оставшимся в живых жертвам репрессий – разве не вскочил бойкий депутат с возгласом:

«А не будет ли это обидно фронтовикам?!»

Разве живучесть психологического атавизма не показывает нам, сколь с психологической точки зрения был гениален тот ход, давший столь кровопролитную войну…

Великий советский писатель Корнейчук написал в 42-м очень «смелую» обличитель-ную пьесу, в которой гоняют специальный самолет привезти фронтовому генералу любимые им кислые яблочки. И это было названо лишь чертой характера – не военным преступлением.

А теперь вопрос о внезапности. И о наших просчетах.

Поговорим сначала о психологии внезапности. Представьте, вы сидите в комнате, и вдруг – пожар. Внезапность удара судьбы будет постигнута вами в полной мере. Хотя мы знаем о возможности пожара, но вряд ли будем держать всегда наготове ведро с водой. У учреждения уже больше возможностей – оно может держать специального пожарника. Ну, а огромная страна?…

Мои рассуждения покажутся вам смешными, а я хорошо помню, как агитаторы разъясняли нам воздействие внезапности, приводя в пример поведение отдельного человека.

Я рано попал во фронтовую обстановку, и у меня не возникло впечатление, что вся страна находится в панике и никто не знает, что делать.

Так вот, я утверждаю, что у нас имелся готовый мобилизационный план, касавшийся не только военных организаций, но и всего хозяйственного механизма. Он касался каждого предприятия, учреждения, каждой организации. Всё в нем было предусмотрено и подробно рассчитано. И этот план предусматривал то, что война будет вестись в глубине нашей территории: вывозили на восток оборудование заводов, угоняли скот, готовили базы для партизан, группы для подпольной борьбы, даже заградотряды.

Не уверен, что у нас был такой же подобный план, предусматривающий, что война будет идти на чужой территории.

И это план, надо сказать, учитывал не только нашу готовность, но и нашу неготовность.

Мог ли Сталин двинуть нашу армию в Европу для нанесения превентивного удара?

Представьте, вы стоите на сцене в общем хоре и сзади у вас лопнули штаны. Уж наверное надо прижаться к стене и как-нибудь достоять до закрытия занавеса, но не ждать, что такого хориста выдвинут солистом на авансцену поближе к рампе.

Выпустить нашу голозадую армию на хорошие дороги Европы против механизированных колонн, с винтовками образца 1891 года или СВТ, легко выходящими из строя; противопоставить наш пистолет ТТ немецкому дальнобойному маузеру; зажигательные бутылки – танкам; наш ограниченный запас патронов – немецкому бесприцельному залпу, создающему плотную завесу огня…

И второе – тоже не менее важное. Можно ли было пустить нашу армию, состоящую из голодных мужиков, чтобы они воочию увидели, каково в действительности живется в капиталистическом аду…

Вот если бы это допустили, тогда можно было бы говорить о просчетах и ошибках.

Надо было поставить наш народ перед фактом безысходности, перед осознанием того, что враг пришел на твою землю, угрожает твоему дому, твоей семье… И этого Сталин, безусловно, добился своими «просчетами», своими «ошибками».

И чтобы лишить народ всякой иллюзии, что война может остаться только войной государств, не превратиться в отечественную, народную, - он заранее подготовился к искусственному насаждению партизанской войны, прекрасно понимая, что немецкий «орднунг» этого не потерпит.

Не мог не понимать Сталин и того, что западный мир, ведущий войну с Гитлером, настороженно воспримет вступление советской армии в Европу. Увидит ли он в ней освободителя или захватчика, продолжающего дело сговора с Гитлером?…

А вот когда немецкие полчища обрушились на советскую землю, то Запад был полностью психологически готов к сочувствию советскому народу и поспешил себя объявить нашим союзником против общего врага.

Благодаря внезапности - нам объясняют - немцам удалось разбомбить на аэродромах наши самолеты, стоявшие незаправленными, уничтожить танки, разукомплектованные, и т.д. и т.п. И мы были вынуждены сражаться без военной техники. Считалось, что старая граница была на замке, но мы получили новые границы, которые укрепить не успели, зато успели разобрать старый замок. Многие части были выведены в летние лагеря, они оказались оторванными от своих баз, многие командиры отправлены в отпуск. В связи с летним сезоном в приграничные районы понаехало много женщин и детей, линия обороны оказалась засоренной посторонними, и в первый момент нападения не на чем было подвозить снаряды, так как машины были заняты вывозом семей начсостава, пушки стояли без замков и не могли стрелять – в общем, наш обыкновенный вселенский бардак…

Все эти действия кажутся вовсе непонятными, дикими. Сталин, с одной стороны, дескать не хотел ни за что верить тому, что Гитлер собирается на него напасть, а с другой, дескать, боялся какими-либо своими действиями спровоцировать немцев – ну хоть тем, что запретил бы семьям приезжать в пригранрайоны.

Всё это звучит неслыханными баснями, тем более в отношении Сталина, который умел выжидать и умел далеко рассчитывать.

Как это не побоялся Сталин своими процессами спровоцировать против себя заговор?!

Можно во всем этом увидеть действия параноика, но можно попытаться найти и разумный смысл.

И тут мы должны вспомнить уловку, к которой прибегает проворовавшийся завскладом. Он очищает склад, а затем его поджигает, и на пожар списывает всю недостачу.

Не было ли определенного смысла и во всех действиях Сталина – необходимость что-то скрыть.

Если мы предположим, что мы совершенно не были подготовлены к войне – ни в материальном, ни в других отношениях; если мы жили, годами подтягивая животы, ибо все средства уходили на оборону, на границу на замке, на ворошиловские килограммы и т.п., а на деле у нас ничего не было, и все средства ушли на распыл, на разгонку воздуха, на производство ничего, а заодно на роскошные дачи и для самого Сталина, и для других вельмож и на их сладкую жизнь, - то всё сразу становится на свои места.

Вот это и надо было скрыть, что народные средства по сути ушли в никуда.

Да, конечно, какое-то количество самолетов, танков и т.д. было уничтожено внезапными ударами, но далеко не в тех количествах, соответствующих затраченным средствам.

Пятилетки коллективизации и индустриализации, со всеми своими стахановскими движениями, которые якобы обеспечили невиданный подъем нашего хозяйства, на деле были пятилетками великой туфты.

Кто имел касательство к отчетности нашей хозяйственной деятельности, прекрасно знает, что все наши отчеты представляли собой всеобъемлющую, всеохватную липу. Все знают, что наряды на производство работ были липовыми, колхозные сводки о весновспашках, посевах, урожаях, тонны километров, которыми отчитывался транспорт, отчеты по койкоместам больниц, о школьной успеваемости, о подготовке кадров, о производительности труда, о торговых оборотах, финансовых планах, вводах капстроительства и т. д. и т.п., - всё было сплошной фикцией. Не знать этого не могли, потому что все в этом участвовали. Этого требовала система. Она не делала исключения и для оборонной промышленности, и для самой армии.

Громадный ком лжи катился по всем инстанциям, чтобы оставить по себе реальным результатом маленький снежный комок…

И вот эту правду нужно было скрыть от народа. Это было в интересах не одного Сталина, а в интересах многих, которые участвовали в этой лжи и за нее несли ответственность.

Так же, как в интересах Сталина было в военных потерях скрыть потери сталинского людоедства.

После начала войны страна сразу была посажена на голодный паек, на тяжелый, изнурительный двенадцатичасовой, и больше, труд. На тяжелый труд женщин и подростков. Всё работало на войну, вся прочая жизнь остановилась – вот тут наша мобилизационная способность сработала на всю катушку.

Что, все наши запасы оказались сосредоточенными в приграничных районах, где и были уничтожены?… Это такая же сказка, как и сказка о Бадаевских складах в Ленинграде, в которых в пожаре, якобы, погибли все продовольственные запасы города. Их просто там не было.

Разве неизвестно, что пополнения отправлялись на фронт без оружия и нередко становились легкой добычей немецких парашютистов?

Разве неизвестно, что в огромных запасных полках мобилизованных учили одной шагистике, и их не могли там учить не только стрельбе, но даже как обращаться с оружием, потому что его не было?

О всяких таких фактах мы можем прочитать в публикациях последних лет, где о них нехотя, можно сказать, так или иначе проговариваются. Долго скрываемая правда выползает все-таки на свет.

А миф о растерянности Сталина, о его самоустранении – разве не ясно, что мобилизационная машина уже работала по заранее выработанному плану, и Сталин уже ничего не мог добавить.

Сталин, конечно, ни с кем не делился своими тайными замыслами – он не мог никому сказать: «Я всё знаю, но так нужно». Поэтому и перед своим ближайшим окружением он должен был признать, что он ошибся. И поэтому он делал вид, что он растерян, что он уходит от дел. А заодно использовать эту ситуацию, чтобы присмотреться и проверить надежность своего окружения, не пытается ли какой-либо честолюбец занять его место. Если бы на самом деле он потерял бразды правления, то наверняка такой честолюбец и нашелся бы. Но дело в том, что все прекрасно понимали, что Сталин ничего не упустил из рук, а его опричники наготове, чтобы сожрать любого, кто позволит себе хоть на миг усомниться в Сталине.

И последний миф, о котором нужно сказать.

Сталин, дескать, обезглавил армию – уничтожил многих и многих командиров.

Расправа с командным составом была необходимым звеном подготовки Сталина к своей войне. Ему нужно было заменить командную прослойку, неспособную вести сталинскую войну.

Конечно, можно было заменить ее более мирным путем, но расправа – это в духе всех действий Сталина, и мирная замена имела бы дополнительные сложности, которые Сталину были ни к чему (плодить безработных командиров?…)

Вспомните, когда произошла эта замена. Когда подоспели выпускники военных академий. Прежние командиры были во многом самоучками, взращенными революционным духом, обладающими известной самостоятельностью и независимостью. Новое пополнение имело современную выучку, а главное, было воспитано в духе абсолютного субординационного послушания: выполняй четко приказы и не раздумывай о материях, к ним не относящихся.

И те, и другие не особо отличаются друг от друга по возрасту. Но биографии одних начинались в 18-20-х годах, и вся история партии была для них живой, она развертывалась на их глазах, а биография других – в 39-41-х годах, и историю партии они знали по «Краткому курсу». Для них существовали только военные задачи. Мы знаем даже по их мемуарам, что они их решали, не думая об их политическом смысле и не считаясь ни с какими жертвами. Сталин для них обладал абсолютным авторитетом Верховного главнокомандующего. Вот такие полководцы нужны были Сталину для ведения его войны.

В военную стратегию Сталина в равной степени входили и грандиозные победы, и грандиозные жертвы. Это обусловливало и решение всех его политических задач.

Военная доктрина прежних полководцев исходила из классовых противоречий и революционной борьбы, но она оказалась несостоятельной.

Военная доктрина Сталина умело использовала противоречия внутри западного мира, то есть противоречия национальные. В итоге Советский Союз оказался в том военном лагере, чей общий потенциал во много раз превосходил потенциал другого лагеря. Это и обеспечило военную победу союзников.

Сталин – так же, как и Гитлер, - хотел безраздельно властвовать в своем государстве и видел его сверхдержавой, которая распространит свое влияние на весь мир. Гитлер мечтал о Тысячелетнем рейхе – Сталин же о мировой социалистической системе. Он давно отказался от социалистического содержания и понял, что в действительности строит государственную иерархическую систему. Создав мощную военную машину, он легко бы переориентировал идею оказания помощи революционному движению на идею внесения революционного движения посредством военной силы. А когда войска заняли чужую территорию, там вполне нашлись бы силы, которые согласились возводить у себя такую же государственную иерархическую систему. Так это и произошло в Восточной Европе.

Но мировые события опередили Сталина. Спасти его могли только два условия: раскол капиталистического мира и превращение войны в народную войну.

Мы не знаем, насколько Сталин предвидел все свои ходы, насколько он их рассчитывал сознательно, но он всё делал в пределах возможностей – других решений у него не было.

По логике вещей, по логике советских лозунгов Сталин должен был нанести превентивный удар первым или же открыто подготовиться к активной обороне. Но реально сделать этого нельзя было, так как реальное положение страны, реальное состояние ее армии, ее вооружений абсолютно не соответствовало этим военным лозунгам. Не знать этого Сталин не мог.

Неподготовленная Красная Армия была бы неминуемо разбита, всё равно откатилась бы назад, всё равно немецкие войска вступили бы на советскую территорию.

Мы бы, наверное, понесли меньше потерь, но политически Сталин проиграл бы и вряд ли удержал власть. Так или иначе Советский Союз включился бы в антигитлеровскую коалицию. Так или иначе Гитлер не смог бы одолеть Россию – слишком велика ее территория, слишком велик ее потенциал. Рано или поздно союзники стали бы помогать России против Гитлера.

Но победу одержало бы не правительство Сталина, а другое правительство.

Только лишь уничтожение активной политической силы могло сохранить Сталина у власти.

Если бы удалось сделать социальный срез тех, кто в первую очередь пали жертвами войны, то мы ясно увидели бы, что будущие декабристы все были уничтожены на корню (ленинградцы, ополчение, люди молодого возраста).

Наверное, можно задать вопрос: а не слишком ли рисковал Сталин, проводя свой план войны? Не мог ли он таким образом проиграть всю военную кампанию в 41-м году?…

А разве не рисковал Сталин, заявляя несколько раз об отставке? Был ли он так уверен, что его отставку – во исполнение завещания Ленина – не примут?…

То, что сегодня с точки зрения разума представляется безумием, ошибками, просчетами, - в реальной истории оборачивается логикой тирана, удерживающей его у власти.

Об этом свидетельствует и недавний опыт очередного безумца - иракского Сталина Саддама Хусейна.

Ну что ж, Сталин оказался не только гениальным людоедом, но и гениальным политиком, который сумел военную победу использовать для политической победы своего государства.

А жертвы… что ж, для истории это лишь частный случай…

Назад