Мне сегодня – думаю, как и многим – очень грустно. И дело не только в колбасе. Я лично обеспечен ею сегодня не меньше, чем раньше. Но ведь все тяжкие годы, как о несбыточном, мы больше всего мечтали об интеллектуальной свободе.

Свободы мы вроде достигли. Свободы гласности, предприимчивости…

Но, оказывается, и ныне я больше всего боюсь: не дай Бог поставить не на то место какую-нибудь запятую – нацепят на тебя сразу тот или иной колпак.

Нет, опасаюсь не того, что власти наложат на тебя цепи рабства, но того, что все журнальные мальчишки забросают бешено каменьями…

Да и не того даже. А вот опять останешься, несмотря на свободу, неуслышанным:

«Вы не из нашей партии».

Осмеяли «Партийную организацию и партийную литературу» В.И., а всюду только и требуют партийности. Хоть свои дао-цзы-бай вывешивай или самолично «Дневник писателя» издавай.

Да в конце концов можно и с Наврозовым* согласиться: литература должна быть только коммерческой.

Вот, говорят, в Америке войдешь в овощную лавчонку – свежий, мытый, сверкающий картофель, и не менее пяти сортов, и такие же помидоры – тоже не менее пяти сортов, даже зимой, и т.д. Настоящее царство рынка.

А у нас проходишь один, другой, третий развал – повсюду одни нарядные, блистающие, умытые мировые бестселлеры. Товар идет? Ну что ж… «Значит, это кому-нибудь нужно», чтоб «эти плевочки» называли «жемчужиной». Пусть их…

Но почему же покушаются на мою свободу? Ведь исхаживая версты этих сверкающих покрышек, я просто и не угляжу какой-нибудь интересной для меня книжки. И на всю Москву, кажется, только один молодой человек где-то у Никитских ворот не держит на своем развале ни единой блестящей макулатуры.

А спросишь где-нибудь, даже в крупном книжном центре, про «Записные книжки» Вяземского – парфюмерная красавица тебе ответит:

- У нас вообще нет никаких записных книжек. В нашем отделе канцелярских товаров не держим.

Впрочем, можно и на пиве заработать и самому себе спонсором выступить. Вот стоят – бутылочку за трехсотельник предлагают. Обуяла тебя жажда – пожалуйста, не то что в застойные времена. Но заверни за угол, и пиво это уже двести пятьдесят стоит, и не только такое же, а просто то же самое.

На Западе тоже в разных местах по разным ценам торгуют. Но за что там доплачивают? За качество, за сервис, ну за престиж: скажем, «от Диора». А тут за что? А тут особым товаром торгуют – «для дураков.

Известно, что за морем телушка… А тут за море вовсе ехать не надо – в одном и том же проходе метро за одним столом «Куранты» по восемь рублей идут, а за другим, два шага вперед, по пятнадцать – в один и тот же час. Суворовский «Ледокол» в магазинах пылится по сто тридцать, а на лотках – где сто пятьдесят, где даже двести.

Мальчишки лет десяти-пятнадцати шныряют – к бизнесу приобщаются. Оно вроде и неплохо – в Америке даже дети миллионеров подрабатывают. Но ведь эти учиться ничему уже не хотят, да и зачем. Они же видят, что зарплаты наших специалистов даже на «сникерс» не хватит, вернее, только на «сникерс» и хватит. А на жизнь?…

Году в 35-м среди подростков анкету для «Одного дня СССР» провели: мол, о чем они мечтают, что думают о своем будущем. А лет через тридцать вспомнили о них, разыскали, кто уцелел, и написали о том, как их будущее исполнилось.

Вот бы и среди наших юных бизнесменов такую анкетку провести и через четверть века сравнить их с будущим социальным портретом.

А мне этот современный смышленый мальчишечка таким представляется в будущем, если оно достанется: в сереньком пиджачке в клеточку, с чужого плеча, с галстуком малиновым, тоже чужим, с ранней залысиной, с усиками… И приложимо к нему лишь бессмертное чеховское: «Пава, изобрази!»

Нет, о царстве рынка у нас говорить пока еще не приходится. У нас еще пока больше его гримасы…

Торгующий на улицах народ на фоне мишурных комков, где вам порой подсовывают коробку затхлых конфет или сомнительный «Наполеон», - это лишь пародия на рынок.

Чувствую нависающий надо мной гнев:

Так вы нас куда зовете? Назад?! В ХХ век?!

Нет, из зоны, где мы пребывали десятилетия, мы, слава Богу, выползли, и обратно, кроме юродствующих, никто не захочет. Но не говорите, что всех нас уже ожидает готовый горшок наваристых щей. Что ожидает каждого – полная неизвестность. Но назад в зону – ни в коем случае.

Но не говорите, что у нас не появилось много новых проблем. Проблем, которых раньше не было.

«Мы только начинаем…»

«Итак, начнем», - говорит кузнец, опуская первый удар молота на наковальню. Но вот что он в конце концов скует: лемех для плуга, или ажурный узор из металла, или новые цепи для рабства… Мы это хотим понять. И, кажется, право на это имеем.

«Мы только начинаем»… и идем напролом.

Нет, я не хочу вдаваться в политику. Но знаете, чего я больше всего опасаюсь? Чтоб нам не напороться на новую ложь под старым покровом высоких слов…

У языка есть особенность: какие бы слова ни приспосабливали к понятиям, лишенным эстетичности, довольно быстро слова эти утрачивают эвфемистическое звучание.

Вспомните хотя бы девальвацию слова «нужник», «сортир», «клозет», «уборная», «туалет» и т.п. И нисколько не утешает нас, что за этими понятиями скрывается дело вполне естественное, - как говорится, не принимает их душа, и всё тебе. Так уж устроен, видимо, человек. Тоже вполне естественно, чего не понимают новые радетели естественного человека.

Да, ныне подвергаются де-эвфемизации многие понятия, на которые мы десятилетиями молились: идеология, диалектика, демократия, эстетическое, этическое, художественная литература и т.д. Стало неприличным произносить их вслух.

Не придумаю, чем заменить, поэтому уж произнесу по-старому: и-д-е-о-л-о-г-и-я.

Вот чего нам не хватает в первую очередь – это новой идеологии.

«Помилуйте, да нет такого понятия! Давно изжило оно себя. Это труп».

Неправда. Есть оно. Существует. И зарождается новая идеология – прет на нас со страшной скоростью.

Вот для примера:

Издательство «Новости» продолжает публикацию серии «Мировой бестселлер», в которую войдут лучшие и наиболее читаемые сегодня в мире книги. Вам представляется уникальная возможность познакомиться с произведениями и авторами, прочно занявшими свое место в современной мировой литературе, но пока еще неизвестными в нашей стране.

В свете сегодняшней реальности вроде бы неприглядно говорить о первоочередности идеологии. Но дело в том, что экономку строить – дело трудоемкое, дорогое. А идеология – дело дешевое. Тех печатных страниц, тех теле- и прочих экранов, которые уже есть, вполне хватит. Можно даже и сократить.

Только слова нужны иные, мысли другие. Те, которые, как клопы, повсюду расползлись, и потеснить не грех.

Вижу, морщатся иные: зачем-де трупы оживлять? Нам лишь бы скорее рынок построить. А без идеологии и вовсе проживем.

Нет, не самообманывайтесь. Нам и идеология рынка нужна. Не будет идеологии рынка – всё равно на ее место вползет идеология, только это будет не идеология рынка, а то, что сейчас и есть, - рыночная идеология: всё можно купить, всё можно продать.

Бросим взгляд на номер газеты, где на одной странице информация, что в католической Польше поднимается волна протеста против средневекового закона о запрещении абортов, и о русской иностранной политике, которая, дескать, должна оставаться самостоятельной и не забывать о своей дружбе с бандитом Хусейном.

Там же – маленькая заметка о том, что Япония стала выпускать карманные факсы, которые можно присоединить к любому уличному автомату, а их там больше, чем мусорных урн в Москве.

Вот о факсах – это и есть новая идеология, нам необходимая.

Президент Клинтон недавно с горечью размышлял:

если американцы хотят в современном мире успешно состязаться и первенствовать, он должны пересмотреть сами основы своей идеологии, своей психологии. Их сегодняшняя слабость – в вечной ставке на индивидуализм.

Информация о карманных факсах – это идеологический аргумент.

Десятилетия мы жили в условиях, когда у нас не было свободы. Не было у нас свободной мысли, не было философии. Всё заменял собой «Краткий курс», о котором еще в 1942 году Аркадий Белинков писал:

Трудно сказать, что ей /России/ лучше: «Краткий курс» или белых церквей малиновый звон.

Теперь у нас свобода есть, и даже свобода философии. Но философии по-прежнему нет и пока не предвидится.

Возвращают, правда, нам философское наследство и Бердяева, и Флоренского, и С.Булгакова, и даже сомнительного И.Ильина, но как предмет рынка, а не духовного сознания.

Ну, а о новой и говорить не приходится. Ее нет, потому что и потребности в ней нет. В духовном сознании потребности нет.

У нас другие появились – более важные потребности. Пестрят объявления: «Ищу фаллоимитатор». Тридцатилетний богач: «Хочу достать бальзам для сохранения мужского желания». Сообщают: «Я потеряла оргазм». Предлагают услуги: «Восстанавливаю девственность».

Процветает «фаллобизнес». Успешно развивается не философия – фаллософия.

Ну что ж, даем согласие – на всякий вкус и на всякий цвет. Плюрализация, так сказать, любого сознания.

Но где же место моему? Я имею на него право? Разве что под сводами Ленинки, где из настольных ламп вывернуты почти все лампочки…

Недавно вспомнили Адама Смита и преподнесли нам новое учение: Адам Смит утверждал: единственным стимулом труда может быть только личный интерес. Это большевики выдумали, что стимул труда может быть моральным. Теперь история показала, кто прав.

Конечно, мы способны трудиться только при корыстном интересе. По моральным стимулам – это только воры воруют.

Эх, господа, кого же мы все-таки обманываем…

И если чего нам сегодня не хватает, так это не личного интереса, а личной ответственности.

И если всеобщая панацея – в частной собственности, то вспомним бессмертных Ноздрева и Плюшкина…

-------------------------
*) Лев Наврозов – русский эмигрант, ныне известный у нас американский публицист.

Назад